Танец отражений - Страница 114

114

Ботари-Джезек снова встала. Она глядела сейчас на Марка, как могла бы глядеть женщина, просыпающаяся утром с похмелья в постели рядом с незнакомцем, которого она не помнит по прошлому вечеру. Она потерла тыльную сторону кисти – там, где Марк касался ее кожи.

Власть. Так сколько же именно форской власти дала ему этот мелкая хитрость? «Сколько позволит Ботари-Джезек», решил Марк, глядя на ее атлетичное сложение и умное лицо. Опасность злоупотребить своим положением ему не грозит – Елена не позволит. Неуверенность на ее лице уступила тайной, вспыхнувшей в глазах радости.

Да. Это был верный шаг. И сомнений нет, насколько он угодил графине, откровенно улыбавшейся своему сыну – ниспровергателю традиций.

– Теперь, – сказала графиня, – сколько у нас времени на сборы? Как скоро мы будем готовы к путешествию?

– Немедленно, – отозвалась Ботари-Джезек.

– В вашем распоряжении, мэм, – отрапортовал Марк. – У меня такое чувство… нет, поймите, экстрасенорика тут не при чем. И даже не нетепение. Всего лишь логика. Но я считаю, что мы можем не уложиться по времени.

– Как это так? – спросила Ботари-Джезек. – Нет ничего статичнее криостазиса. Верно, мы все с ума сходим от неопределенности, но это наши проблемы. У Майлза времени больше, чем у нас.

Марк покачал головой. – Если бы замороженное тело Майлза попало в руки друзей или хотя бы нейтралов, они уже откликнулись бы на распущенные нами слухи о вознаграждении. Но если… кто-то… захотел его оживить, то ему пришлось бы сперва провести предварительную подготовку. Мы все сейчас прекрасно понимаем, сколько требуется времени, чтобы вырастить органы для пересадки.

Графиня сухо кивнула.

– Если там, куда Майлз попал – где бы это ни было, – его запланировали на операцию вскоре после получения тела, то сейчас они могут быть почти готовы его оживлять.

– Они могут все испортить, – забеспокоилась графиня. – Могут быть недостаточно аккуратны. – Она забарабанила пальцами по изящной перламутровой инкрустации.

– Я не согласна, – возразила Ботари-Джезек. – Зачем это врагам брать на себя труд оживлять его? Что за участь может быть хуже смерти?

– Не знаю, – вздохнул Марк. – «Но если такая существует, то готов держать пари: джексонианцы могут ее устроить.»

Глава 19

С дыханием пришла боль.

Он лежал на больничной койке. Это он понял, еще не открыв глаза: по неудобству, ознобу и запаху. Все казалось правильным. Смутно, хоть и неприятно, знакомым. Он заморгал и обнаружил, что веки у него слиплись. От какого-то пахучей, полупрозрачной медицинской жижи. Как будто он пытался смотреть сквозь заляпанное жиром оконное стекло. Он поморгал еще и сумел хоть как-то сфокусировать взгляд, однако был вынужден прекратить, потому что от усилия сбилось дыхание.

С дыханием было что-то ужасно не так – мучительная одышка совсем не давала воздуха. И еще этот свист. Попытавшись сглотнуть, он понял, что свист издает пластиковая трубка, уходящая ему в горло. Губы были сухими и потрескавшимися; заткнувшая рот трубка мешала их облизнуть. Он попытался пошевелиться. Тело отозвалось острой и резкой болью, пронзившей каждую косточку. Трубки тянулись к его рукам – или от рук? И к ушам. И к носу?

Чертовски много трубок. «Плохо», смутно собразил он, хотя не мог сказать, откуда именно это знает. Героическим усилием он попытался поднять голову и оглядеть свое тело. Трубка в горле сдвинулась. Больно.

Выпирающие ребра. Впалый, провалившийся живот. Багровые рубцы, разбегающиеся по груди, точно прямо под кожей притаился паук-долгоножка, припав телом к его грудине. Хирургический клей скреплял рваные надрезы, множество алых шрамов напоминало карту большой речной дельты. Он был облеплен подушечками датчиков. Еще какие-то трубки шли от таких мест, где по идее не должно быть отверстий. Он кинул взгляд на свой член, обмякший бесформенной, бледной кучкой; оттуда тоже отходила трубка. Боль в этой области была бы даже слегка успокаивающей, но он вообще ничего не ощущал. Своих ног и ступней он не чувствовал тоже, хоть и видел. Все тело его было покрыто толстым слоем пахучей жижи. Кожа, смазанная этой дрянью, шелушилась противными, большими, бледными лохмотьями. Он снова уронил голову на подушку, и черные облака заклубились у него перед глазами. Слишком много чертовых трубок… Плохо.

* * *

Когда пришла женщина, он лежал в затуманенном, полу-бессознательном состоянии, дрейфуя между перепутавшимися обрывками сна и болью.

Она наклонилась; ее изображение расплывалось у него перед глазами. – А теперь мы убираем ритмоводитель. – Ее голос был грудным и четким. Трубок у него в ушах больше не было, а может, они ему приснились. – Твои новые сердце и легкие будут теперь работать сами.

Она склонилась над его ноющей от боли грудной клеткой. Хорошенькая женщина, из разряда изящных интеллектуалок. Он пожалел, что сейчас, у нее на глазах, он одет лишь в жижу, – хотя, похоже, ему случалось флиртовать с женщиной, когда на нем было еще меньше. Где и когда, он не помнил. Она что-то проделала с шишкой – «паучьим телом»: он увидел как его кожа разошлась узкой алой щелью и снова сомкнулась. Смотрелось это так, словно она вырвала у него сердце, подобно совершающей жертвоприношение древней жрице, – но, очевидно, лишь смотрелось, раз он продолжал тяжело дышать. Очевидно, она извлекла какую-то штуку, которую теперь положила на лоток в руках ассистента.

– Ну вот. – Она внимательно всмотрелась в него.

Он поглядел на нее в ответ, смаргивая не дававшую ясно видеть жижу. Прямые, шелковистые, черные волосы, скрученные, – вернее, сбившиеся – в пучок на затылке. Несколько тонких прядей выбились и трепетали вокруг лица. Золотистая кожа. Карие глаза с едва заметной складкой внутреннего века. Жесткие, упрямые черные ресницы. Нос со стильной горбинкой. Приятное, самобытное лицо, не измененное руками пластического хирурга до математически совершенной красоты, но живое от тревожного напряжения. Не пустое лицо. За ним кто-то интересный. Но, увы, незнакомый.

114