Впервые в жизни он ехал домой.
Майлз гляделся в старинное зеркало, висящее в фойе перед библиотекой в особняке Форкосиганов. Оно попало в семью как часть приданого матери генерала Петра; его богато изукрашенная резным узором рама вышла из рук кого-то из слуг Дома Форратьеров. Майлз был один, никто за ним не наблюдал. Он подошел поближе к зеркалу и с беспокойством принялся разглядывать собственное отражение.
Алый китель дворцовой красно-синей формы и в лучшие времена не особо выгодно подчеркивал его излишнюю бледность. Майлз предпочитал строгую элегантность парадного зеленого мундира. Твердый от золотого шитья высокий воротник, к сожалению, был недостаточно высок, чтобы скрыть парные красные шрамы по обеим сторонам шеи. Со временем следы разрезов побледнеют и исчезнут, но пока что они просто приковывают взгляд. Он подумал, как бы ему объяснить эти отметины. «Дуэльные шрамы. Я тогда проиграл.» А, может, «любовница укусила»? Ближе к истине. Он провел по рубцам пальцем, повертел головой из стороны в сторону. В отличие от жуткого воспоминания об иглогранате, их происхождения он не помнил. И это беспокоило его куда больше, чем видения смерти: с ним могли случиться столь значимые вещи, а он их не помнит – не в состоянии вспомнить.
Ну, общеизвестно, что у него были проблемы со здоровьем, а шрамы достаточно аккуратны, чтобы сойти за хирургические. Может, комментариев и не последует. Он сделал шаг назад, чтобы полюбоваться на себя целиком. Форма по-прежнему скорее висела на нем, несмотря на то, что последние пару недель мать постоянно предпринимала мужественные попытки заставлять его есть побольше. В конце концов она переложила эту задачу на Марка, словно уступая человеку с бОльшим опытом. Марк, радостно ухмыльнувшись, принялся беспощадно изводить Майлза. И такая забота сработала. Майлз почувствовал себя лучше. Крепче.
Бал в Зимнепраздник – вполне светское действо, без обязательных военных или правительственных мероприятий, так что двойные парадные клинки он может оставить дома. Айвен свои нацепит, но у Айвена хватает росту, чтобы их носить. А при росте Майлза длинный клинок смотрится совсем по-дурацки, чуть ли ни по земле волочится, не говоря уж о том, что сам об него спотыкаешься, а свою партнершу по танцам ударяешь по лодыжкам.
Из-под арки прозвучали шаги; Майлз быстро обернулся, облокотился на ручку кресла и упер каблук сапога в стену, притворяясь, что не обращает внимания на нарциссическую привлекательность собственного отражения.
– А, вот ты где. – Марк забрел к нему, задержался перед зеркалом, коротко себя оглядел и повертелся, проверяя, как сидит костюм. Разумеется, сидел он превосходно. Марк раздобыл имя императорского портного – секрет, бдительно хранимый СБ, – с помощью простейшей уловки: позвонил Грегору и спросил у него самого. Прямой, свободный покрой пиджака и брюк был вызывающе штатским, но каким-то уж очень четким. Цвета были, в общем, выбраны в честь Зимнепраздника: темно-зеленый – настолько темный, что казался почти черным – был оторочен темно-красным – настолько темным, что выглядел почти черным. Эффект был наполовину праздничным, наполовину зловещим: эдакая маленькая, жизнерадостная бомба.
Майлз вспомнил то давнее мгновение во флаере Вербы, когда ненадолго уверился себя, что он – Марк. Как это было ужасно, как жутко одиноко. Память об этом безутешном одиночестве заставила его вздрогнуть. «Что, он так все время себя чувствует?»
«Ну, больше нет. У меня есть что сказать на эту тему.»
– Неплохо выглядит, – заметил Майлз.
– Ага. – Марк ухмыльнулся. – И ты сам не так уж плох. Меньше походишь на труп.
– Ты тоже приходишь в норму. Потихоньку. – Да, и правда. Какие бы ужасы ни устроил Марку Риоваль, но самые пугающие уродства, те, о которых Марк решительно отказывался говорить, постепенно прошли. Хотя изрядная прибавка в массе осталась. – И на каком весе ты наконец остановишь свой выбор? – с любопытством спросил Майлз.
– Ты его видишь. А то стал бы я вкладывать в гардероб целое состояние!
– Хм. А тебе удобно? – спросил Майлз, сам такого удобства не испытывая.
Марк сверкнул глазами. – О да, спасибо. Мысль, что даже одноглазый снайпер с дистанции двух километров в полночную грозу никак не может перепутать меня с тобой, заставляет меня испытывать несомненное удобство.
– О-о. Ладно. Ну, думаю, так и есть.
– Продолжай упражнять мозги, – сердечно посоветовал ему Марк. – Это тебе полезно. – Он сел, откинувшись на спинку, и задрал ноги.
– Марк? – позвал из вестибюля голос графини. – Майлз?
– Тут, – отозвался Майлз.
– А-а. – Графиня свернула в фойе. – Вы оба тут. – Она улыбнулась обоим с глубоким материнским торжеством и очень довольным видом. Майлз невольно ощутил тепло, словно внутри растаял наконец и потек водой оставшийся от криозаморозки ледяной осколок. На графине было новое платье, еще богаче украшенное, чем обычно: зеленое с серебром, с защипами, гофрировкой и шлейфом, подчеркивающее богатую фактуру ткани. Хотя даже платье не делало ее чопорной и строгой – не смело. Графиню наряды не пугали. Скорее наоборот. А глаза ее своим блеском затмевали серебряное шитье.
– Отец нас ждет? – спросил Майлз.
– Спустится вниз через минуту. Я настояла, что мы уедем точно в полночь. Вы двое, конечно, можете остаться и дольше, если захотите. Я знаю заранее: он переутомится, доказывая всем шакалам, что он слишком крепок, чтобы они могли на него броситься – даже если шакалов поблизости не кружит. Условный рефлекс всей жизни. Попробуй привлечь его внимание к Округу, Майлз. А то бедный премьер-министр Ракоци с ума сойдет, чувствуя, что Эйрел глядит ему через плечо. Надо бы нам после Зимнепраздника переехать из столицы в Хассадар.