Он стрелой пролетел в прозрачные двери мимо каких-то рабочих, ведущих нагруженную ящиками плавучую платформу. На сей раз силового экрана, отбросившего его назад, не было. Охранник в зеленой парке медленным движением повернулся, вытаскивая парализатор, рот его был открыт в крике, появляющемся на свет тягуче и вязко, точно замерзшая смазка…
Он заморгал: в слепящем сером свете дня перед ним открылась эстакада, мощеная площадка для машин и грязный снег. Он, задыхаясь, побежал через площадку; лед и гравий кусали его босые ноги. Комплекс был огорожен стеной. В ней были открытые ворота, а рядом очередные охранники в зеленых парках. – Не парализуйте его! – вопила женщина где-то сзади.
Он выбежал на грязную улицу и едва увернулся от какой-то машины. Пронзительный серо-белый пейзаж окрасился у него в глазах взрывом красок. Широкое пустое пространство через дорогу было испещрено голыми черными деревьями, чьи ветви, точно скрюченные когти, напряженно тянулись к небу. За стеной, дальше по улице, виднелись и другие, странные, здания. Совершенно незнакомый пейзаж. Он побежал к открытому пространству и деревьям. Голова кружилась, черные и пурпурные тени клубились перед глазами. Холодный воздух сушил легкие. Он пошатнулся, упал на спину и покатился, не в силах вдохнуть.
Полдюжины Дюрон налетели на него, словно волки на добычу. Они подхватили его за руки и за ноги и подняли со снега. Примчалась Верба, лицо ее было напряжено. Зашипел инъектор. Его, точно связанную овцу, торопливо перетащили через шоссе и поспешили занести в большое белое здание. В голове у него начало проясняться, но грудь болела жутко, словно ее сжимали тисками. К тому моменту, когда его вновь уложили в кровать в подземной клинике, вызванная препаратом ложная паранойя исчезла. Сменившись настоящей…
– Как думаешь, его кто-то видел? – с тревогой спросил чей-то альт.
– Охрана на воротах, – отрезал другой голос. – Бригада курьеров.
– А еще кто?
– Не знаю. – Верба тяжело дышала, выбившиеся из пучка пряди волос намокли от снега. – Пока мы его ловили, проехало с полдесятка машин. В парке я никого не видела.
– А я видела, как там гуляла пара человек, – вызвалась еще одна доктор Дюрона. – Вдалеке, по ту сторону пруда. Они на нас смотрели, но сомневаюсь, что много смогли увидеть.
– Несколько минут мы представляли собой то еще зрелище.
– Что случилось на этот раз, Верба? – раздался усталый альт седоволосой Дюроны. Она прошаркала поближе и встала, разглядывая его и опираясь на резную трость. Похоже палка у нее была не эффекта ради, а по необходимости. И все ей подчинялись. Уж не таинственная ли это Лилия?
– Я ввела ему дозу фаст-пенты, – сухо доложила Верба, – чтобы попытаться пробудить его память. Для криооживленных такое иногда срабатывает. Но у него началась реакция. Подскочило давление, накатила паранойя, и он пустился наутек, точно гончая. Мы не могли его догнать, пока он сам не свалился в парке. – Когда его агония начала утихать, он заметил, что сама Верба все еще не может отдышаться.
Старая доктор Дюрона фыркнула. – И это сработало?
Верба колебалась. – Выяснились кое-какие странные вещи. Мне надо поговорить с Лилией.
– И немедленно, – согласилась старая Дюрона (явно Лилия – это не она). – Я… – но ей не удалось договорить: к его заикающимся, дрожащим попыткам что-то сказать прибавились конвульсии.
На мгновение мир рассыпался брызгами конфетти. Когда он пришел в себя, две женщины его держали, Верба выкрикивала распоряжения, а прочие Дюроны покидали комнату. – Я приду как только смогу, – отчаянно кинула Верба через плечо, – я не могу его сейчас оставить.
Старая Дюрона понимающе кивнула и вышла. Предложенный пневмошприц с антиконвульсантом Верба отвела в сторону. – Записывайте мое распоряжение. Ничего не назначать этому человеку, не замерив сперва его чувствительность к препарату. – Она отослала большинство помощников, а затем затемнила освещение и подняла температуру в палате. Он постепенно отдышался, хотя по прежнему ощущал тошноту в желудке.
– Я виновата, – сказала она ему. – Я не представляла, что фаст-пента может сотворить с тобой такое.
Он попытался произнести «Это не ваша вина», но способностей к связной речи у него хватило лишь на: «Й-й-а. Я. Плохо?»
Она слишком долго молчала, прежде чем ответить: – Может, все обойдется.
Два часа спустя за ним пришли с плавучей платформой и перевели из палаты.
– К нам поступают новые пациенты, – невозмутимо объяснила ему Дюрона с карэ, доктор Хризантема. – Нам нужна твоя палата. – Ложь? Полу-правда?
Больше всего его озадачило то, куда его перевели. Воображение рисовало ему картины запертых камер, но вместо этого его подняли грузовым лифтом на несколько этажей выше и разместили на складной койке в личных апартаментах Вербы. Вероятно, на этом этаже жили сами Дюроны – вдоль коридора тянулся ряд одинаковых дверей. Ее квартира состояла из гостиной/кабинета и спальни плюс отдельной ванной комнаты и была довольно просторной, несмотря на царивший там беспорядок. Он почувствовал себя скорее не узником, а домашней зверушкой, которую в обход всех правил тайком протащили в женское общежитие. Хотя он уже видел еще один вариант доктора Дюроны в мужском теле, мужчину лет тридцати, к которому доктор Хризантема обратилась «Ястреб». Цветы и птицы; в этой бетонной клетке все они – цветы и птицы.
Еще попозже какая-то юная Дюрона принесла на подносе ужин, и они вместе с Вербой поели за маленьким столиком в гостиной, пока снаружи сумерки сменяли серый день. Он подозревал, что реально его статус пленника/пациента не изменился, но он чувствовал себя лучше, покинув больничную палату, избавившись от следящих мониторов и соседства зловещего медицинского оборудования. Чтобы заняться чем-то в высшей степени прозаическим: поужинать с подругой.